Знаменитый журнал «Москва» хотят выставить из легендарного помещения на Старом Арбате.

Еще одно, как говорится, знаковое событие «Года литературы».

Департамент городского имущества прислал письмо-уведомление об отказе от договора-аренды. «Договор считается прекращенным по истечении 3 месяцев с момента отправления настоящего уведомления. Нежилое помещение по указанному адресу необходимо освободить не позднее 14 дней с момента прекращения действия настоящего Договора… В случае невыполнения указанных требований в установленный срок Департаментом будут приняты меры по освобождению помещения». И погонят редакцию вон…

«Только мы собирались отметить 50-летний юбилей „Мастера и Маргариты“, поставить на Арбате какой-нибудь знак памятный — получаем письмо… „С вещами на выход!“ Хотят вселить на наше место турфирму…“, — рассказал главред „Москвы“ Владислав Артемов.

„Мастера и Маргариту“ он вспомнил (сообщаю тем, кто не в курсе), потому что именно в этом журнале впервые был опубликован роман Михаила Булгакова.

На страницах журнала появились „Жизнь Арсеньева“ Ивана Бунина и „Они сражались за Родину“ Михаила Шолохова.

Ничего взамен выселения не предложено.

Для кого-то банальный неважнецкий сюжет, а для отечественной культуры — очередная рана. Новость в череде других сообщений — о ликвидации книжных магазинов и библиотек…

Некоторые вообще не понимают, зачем нужны „толстые журналы“. Но достаточно поездить по стране и побывать в библиотеках, в том числе, самых отдаленных, чтобы понять: о современной литературе читатели узнают именно из „толстяков“ и именно их разнообразие так важно для интеллектуальной и художественной сложности и глубины восприятия жизни.

Имена авторов „Москвы“ известны всякому хоть немного сведущему в литературе — Алексей Варламов, Владимир Крупин, Владимир Личутин, Юрий Поляков, Новелла Матвеева, Юрий Козлов, Петр Краснов…

Литературные издания — разные. Своеобразие „Москвы“ в спокойном, укрепленном христианским духом, консерватизме (именно здесь есть уникальный раздел „Домашняя церковь“). В том нравственном совестливом настрое, столь явно отсутствующем в современной России и мире. Это ценности, определявшие некогда русскую словесность, которые среди кошмара и цинизма могли бы привлечь к нашей стране внимание и симпатию множества стран.

Но кто мы сами, в конце концов? Для чего все пышные декларации, если вымывается соль культуры?

Особый, узнаваемый стиль издания сложился еще при его главреде Леониде Бородине. Мне довелось его знать и общаться с ним в этих стенах. Часто вспоминаю то общение…

...Серым зимним днем по булыжникам Старого Арбата я пришел к Леониду Ивановичу в редакцию. Читал его книги, было интересно познакомиться и поговорить. А еще меня мучило любопытство. Хотелось узнать, правдива ли одна история в его мемуарах — будто бы на зоне в самые советские годы уголовник­-«мокрушник» поведал ему народное пророчество: генсеки начнут умирать один за другим, а затем все зашатается, обрушится и перевернется с приходом «Мишки меченого»... Неужели так и сказал?

Бородин подтвердил с порога: «Именно так… Простому зэку, убийце кто-­то взял и нашептал…»

Он запомнился мне предупредительным, деликатным, сдержанным, скупым в речах и движениях, с искрами добродушного смеха в глазах. Чуткая настороженность. Он был жилист, худ, сух, как тюремный сухарь. Что­-то в лице его напоминало птицу, узнавшую неволю, может быть, раненую — жажда воли и затаенная боль.

Он был искренен, откровенен, но моментально и привычно взвешивал каждое слово. Рассказывал, как поддерживала и ждала жена. Говорил о нехватке нужной литературы, о том, что все уже сказал и дописывать повести не будет, что его не слышат и эфир не дадут — боятся «непредсказуемости», но в литературных оценках был суров — хоть и умел разглядеть талантливое (даже Пелевина назвал талантливым). Говорил о чувстве сопричастности к народу и его давних тяготах, и, пожалуй, все сводилось к поэтичной и выстраданной опытно и совестно формуле, однажды им записанной: «Как это желательно — видеть линию своей судьбы штрихом на плане судьбы народной». Говорил о смуте (эта тема его не отпускала) и о том, как слабы надежды на возрождение — страна, как ржавый корабль, обросший ракушками, и помочь может только кто­-то «дерзкий» и мощный — придет, обскребет, встряхнет. Но и о том говорил Бородин, что и из смуты, из мути времени может явиться спасение — ведь и Романовы изначально были близки к полякам, а страну собрали.

Когда напоследок заговорили о сложностях религиозного пути и о различиях между традицией и личной верой, он вдруг ласково сказал:

— Крокодилы очищали Нил.

— Что, Леонид Иванович?

— Ну, как будто бы детство человечества, древний Египет, жрецы водят хороводы вокруг крокодилов, а теперь ученые установили: оказывается, они очищали воду. Вот так… Много секретов… — и он повторил, как-­то испытующе глядя мне в глаза: — Крокодилы очищали Нил.

Я был так зачарован этой фразой, что даже не усомнился.

Было в нем что-­то от потомственного учителя. Даже его неновый костюм­-тройка ассоциировался с учебой. И сигарету он держал, как мел, как будто сейчас начнет дымом писать…

...И вот журнал, выстроенный и преображенный Бородиным (через четыре года после его смерти), хотят выкинуть на улицу.

По утверждению редакции, никаких оснований для выселения не имеется. «Москва» занимает эти помещения со дня основания в 1957-м и исправно платит за аренду, хотя из-за ее высоких размеров сотрудники частенько сидят без зарплаты. Получается, решение о захвате здания — волюнтаристское.

«Чиновник должен исполнять закон, — говорит Артемов, — Применительно к нашей ситуации, он должен следить за тем, чтобы мы не нарушали пунктов договора. Если мы их не нарушаем, то никаких оснований применять к нам какие-то санкции нет. Нужно отнять у чиновника право действовать произвольно, по своему усмотрению».

Еще один привет от «эффективных менеджеров» новой прекрасной реальности…

Еще одна крупица соли может растаять без следа.

Ее нельзя сдавать без боя.

Оригинал